Четверг, 26 сентября 2019 года. Завод Lubrizol горит. Для журналистов и политиков это очередное происшествие. Для рабочих и наемных сотрудников промышленной отрасли, для тех, кого непосредственно затрагивает этот пожар - это ещё одна, вполне ожидаемая авария. Жан-Пьер Леваре предсказывал её в своей книге «Проклятый завод». Подобное уже произошло в Тулузе, как все и предполагали. И то, чего так боялся весь штат завода, должно было произойти - и произошло - в Руане. Это знание, идущее снизу, от рабочих, заглушаемое классовым противостоянием, тем не менее чрезвычайно надежно, по крайней мере, когда речь идет о прогнозировании различных угроз. Рабочие, постоянно испытывающие давление со стороны вышестоящих сотрудников, требующих повышения производительности и снижения расходов, зачастую поразительно талантливо подмечают в лощенных чертежах инженеров то, что непременно даст сбой. За два десятилетия разрухи, порожденной перестройкой Парижа под руководством барона Османа, мы - художники, поэты, интеллиганция - убедились в том, что завтра мы будем разглядывать руины сегодняшнего дня. Но за несколько десятилетий до этого рабочий мир уже ставит под сомнение будущее, которое, кажется, является синонимом слова «прогресс». Без сомнения, необходимо задокументировать эту историю, ведь она может помочь и современным рабочим. Сделать так, чтобы их, наконец, услышали. Это необходимо сделать именно сейчас, когда метрополитический нарратив (градостроительный, политический и промышленный), кажется, возвращает к жизни идею прогресса, заключенного в более-менее новых технологиях и изделиях, работающих с более-менее доказанной эффективностью. И этот прогресс изображается ключом к светлому будущему. Однако же, французская научная фантастика отбросила эту идеализирующую технологии концепцию ещё в 60-х годах ХХ века.

За «Три славных дня» в июле 1830 года, принесших мятежникам Июльской революции победу, вскоре обернувшуюся очередным поражением, рабочие осознают своё «социальное единство, оказывающее огромное влияние на судьбу страны». Этот рост самоопределения сопровождается потребностью в самовыражении, что приводит, в числе прочего, к созданию рабочих газет. 22 сентября 1830 года первый номер газеты L’Artisan («Мастеровой») начинается со следующих слов:

«Рабочий класс - это, безусловно, самый многочисленный и самый полезный для общества класс. Без него капитал теряет всякую ценность; без него не было бы ни машин, ни промышленности, ни торговли. Это прекрасно понимают те, кто опирается на рабочий класс и наживается на его работе; один лишь рабочий класс, кажется, игнорирует это или не задумывается об этом. Рабочий класс живет, сам того не осознавая, в нищете и в рабстве, под гнетом монополии. Он без единой жалобы встречает всевозможные унижения от тех, для кого создает целые состояния, и, не выказывая никакого удивления, становится жертвой уголовного розыска, истребляющего его.»

После свержения Карла X и прихода к власти Луи-Филиппа I для рабочих, требовавших гуманного законодательства, принципиально ничего не меняется. Внутренняя политика нового режима зиждется на свободе торговли и производства. О том, чтобы вмешиваться в дела промышленников, не может быть и речи.

Возрастающая роль машин в системе производства приводит к исчезновению последних свободных ремесленников и концентрации рабочих в городах, на мануфактурах и на гигантских фабриках. Индустриализация Франции начинается после 1830 года. До этого индустриальный комплекс состоял преимущественно из плотной сети небольших предприятий, насчитывавших не более нескольких десятков работников каждое. Большие заводы с несколькими тысячами рабочих, такие как английские factory system, оставались во Франции скорее исключениями. Ускорение экономического развития, характеризующееся увеличением торговли и расширением торговых потоков, происходит во второй трети 19 века. Морис Муасонье отмечает, что между 1835 и 1849 годами перевозка грузов увеличилась более чем на 45 миллионов тонно-километров, и это только что касается дорожного транспорта. Такой же рост наблюдается и по водному транспорту. Что касается железных дорог, то они всё ещё находятся в зачаточном состоянии, и увеличение перевозок составляет немногим менее 20 миллионов тонно-километров в год за тот же период.

Луи Фесто, ювелир-часовщик, сумевший еще в 1837 году «интегрироваться в мелкую торговую буржуазию», с энтузиазмом встречает развитие железных дорог:

«Слава искусствам, прогрессу,
Которые уводят землю
От неистовства войны
К трудам мира».

«Дороги, мосты и каналы ложатся ему под ноги,
Он смягчает нравы, отгоняет смерть;
Он вдыхает жизнь в мрамор, оживляет камень,
И в лоне ночи зажигает свет.
[…]
Из земли он поднимает спящие ростки:
Вода, земля, небо и огонь — его покорные служители.
Жестом и голосом указывая на преграды
Он кричит с каждым шагом: «НАРОДЫ! БОЛЬШЕ НЕТ ГРАНИЦ».

Тем не менее для рабочих восемнадцать лет июльской монархии стали «темными временами». Переход от гидравлики к паровым двигателям, идущий во Франции крайне медленно, делает машины более мощными и быстрыми. Темп работы возрастает, увеличивается количество несчастных случаев, в результате которых рабочие получают раздавленные, разломанные, порезанные конечности. Рабочий день рабочего длится одиннадцать часов в Париже и двенадцать часов в провинции. Дневной заработок варьируется в зависимости от профессии и региона, но он едва ли превышает три франка за труд мужчины, полтора – за труд женщины и около франка за труд ребенка. Рабочие живут в условиях антисанитарии, в крайне тесных жилищах. С учетом низкой заработной платы стоимость аренды непомерна. Эпидемии холеры или дифтерии безжалостно высвечивают жестокость социального неравенства: средний класс бежит из города в сельскую местность, а смерть настигает жителей бедных кварталов.

Судьба рабочих, их общий удел, определяется эксплуатацией труда: отсутствие права распоряжаться самим собой, потеря достоинства и времени. Но трудящихся объединяет ещё и потребность в совместном самовыражении, защита общих, несмотря на разнообразие профессий (и более или менее неявные иерархии между работниками), интересов, а также поиск вариантов для создания единого сообщества. По мнению Жака Рансьера, помимо социальных требований речь идет о том, чтобы «быть слышимыми, как всякий, имеющий голос», восприниматься, как существа, способные мыслить и обладать полной политической дееспособностью.

«Дискуссия больше не ограничивается притязаниями на удовлетворение самых насущных потребностей трудовой жизни, а переходит к размышлениям о будущем общества и человечества. Отныне цели деятельности рабочих затрагивают вопросы нравственности и исторической эволюции.»

Морис Агулон поясняет, что после кровавой бойни 1830 года и присвоения победы либеральными буржуа рабочие больше не верят в захват власти насильственным путем. Так что им предстоит «изобрести свой собственный путь в будущее». «Они читают, пишут, самоорганизуются, солидаризируются». Теперь все надежды рабочих сосредоточены в их инициативности, автономии, эмансипации.

Именно для этого была создана газета Цех, выходившая с 1840 по 1850 годы и позволявшая «рабочим обращаться к рабочим». Авторы разделяют судьбу рабочих, подчеркивая, что «жить своим трудом, создавая газету» совершенно необходимо («взяв перо, из мастерской не выйдем»). Их волнуют прежде всего те политические вопросы, которые касаются промышленности и экономики. Речь идет, с одной стороны, о том, чтобы показать бедственное положение народа и пример безнравственного богатства, о том, чтобы поставить под сомнение социальную организацию, основанную на эксплуатации небольшой группой людей миллионов рабочих, а с другой стороны, предложить реальный политический проект, основанный на организациях взаимопомощи рабочих, на создании служб страхования и производственных объединений рабочих. Эта новая социальная организация предполагает, что народ сам себя просвещает и сам повышает свою нравственность. Парижская газета Цех также рассчитывает на то, что голос провинциальных рабочих будет услышан: «Если мы не можем познакомиться лично и пожать друг другу руки, бессмертный гений Гутенберга сотрет расстояние между нами и сблизит наши сердца.» Братство и единство рабочих не могут быть упрочены без устранения различий рабочих профессий: «Мы все рабочие, мы дети Франции, а значит, все братья.»

Одновременно с появлением рабочих газет, с этим образцом коллективного самовыражения, развивается пролетарская литература, в особенности поэтическая, являющаяся выражением мнения конкретного автора. Пролетарская поэзия, столь же важная, сколь и малоизвестная, развивается под влиянием печатной продукции рабочих, в частности благодаря финансированию, получаемому за счет подписки на газеты, а также благодаря печати произведений нескольких писателей, авторов французского романтизма, освещающих проблемы общества (в частности, Гюго, Ламартин, Санд).

Эдмон Томас комментирует два параллельных движения, охвативших зарождающуюся поэзию рабочих: «У литературы, какой бы она ни была, есть два способа появления на свет: чрезмерное подражание, поиск новых форм уже существующего высказывания или же поиск средств для отражения идентичности той группы, от лица которой говорит эта литература. Как в случае с конкретной личностью, с одной стороны возможно обострение чувствительности к социальным изменениям окружающего мира, а с другой стороны идёт поиск своего внутреннего я.»

Следуя духу эмансипации, коллективная речь, порой анонимная (тексты в газете Цех не были подписаны), соседствует с выражением индивидуального мнения отдельного автора, отражая его субъективный опыт и чуткость. Таким образом, большинство поэтов-рабочих, выставляя напоказ свои навыки и умения, а также свою принадлежность к рабочему классу, желают быть признанными как личности: ставят не только свою подпись под текстами, но и упоминают кормящее их ремесло. Так что осознание принадлежности к рабочему классу соседствует со стремлением к индивидуальной эмансипации, что выражается в том числе в писательстве и повышении доступа к печати.

Распространение недорогих книг (произведения Гюго, Лафонтен, Адам Бийо легко доступны), развитие образования и повышение грамотности, создание вечерних курсов, где рабочие могут учиться после работы - всё это способствует стремлению к самовыражению через письмо. Убеждение, что эмансипацией рабочих должны заниматься сами рабочие, укрепляет тягу к самообразованию и взаимопомощи: «Я, простой рабочий, рискнул взяться за перо, потому что я считаю, что рабочие должны обучать друг друга». Однако же, навык писательства не является чем-то само собой разумеющимся. А поэзия и того меньше - это чрезвычайно систематизированное, элитарное, высокое искусство, патетическое и утонченное. «Как же самоучка боится писать. Для него писать - значит выставиться напоказ. Больше, чем кто-либо другой, он обладает чувством скромности. Но он осознает, что он является носителем сообщения.»

Мишель Рагон отмечает, что поэзия рабочих пронизана надеждой. В своих произведениях авторы мечтают о новом, более справедливом обществе, где царит мир, где улучшены условия жизни рабочего, где всё подчиняется социальному прогрессу. Франсис Турт, художник по фарфору, мечтает о равенстве и всеобщем доступе к труду:

"Ах! Оплакиваю всех, кого разрушает бедность,
Чья грудь сжимается от лишений!
[…]
Нет, нет, мне не нужна ваша милостыня;
Нет, чего я хочу для всех, так это справедливости;
Неугомонной промышленности, просыпающейся на рассвете;
Железа, что можно ковать на звонкой наковальне;
Земли, где руки удобряют урожай
На наших полях, что гордятся золотым руном своих богатых хлебов.»

«Благодаря прогрессу будет основана великая братская религия. В её системе рабочему достанется лучшая доля, поскольку он создатель нового мира, возведенного его потом и усилиями.» Большинство поэтов предпочитают оставаться рабочими. Речь идет о том, чтобы улучшить условия жизни рабочего класса, оставаясь на стороне трудящихся: «Я люблю своё дело, я люблю свои инструменты, и, хотя я мог бы жить благодаря своему перу, я бы не хотел бросать работу слесаря».

Многие рабочие очаровываются социалистическими утопиями, в частности трудами Фурье и Сен-Симона, однако реальный труд воспринимается неоднозначно. Рабочие надеются на светлое будущее, но в ожидании им приходится терпеть жизнь в эксплуатации. Их настоящее видится в мрачном свете:

«Друзья мои, мечтаем ли мы о лучшем будущем?
Хотим ли мы сбросить иго, которое нас угнетает?
За это из нас делают преступников.
Значит, мы рождены для страданий, и это наша судьба?
Наше существование навсегда лишено очарования?
Всегда ли мы будем проливать пот, кровь и слезы?
Как парировать удары такой роковой судьбы?
Какой путь нужно выбрать? Они все перекрыты!
Мы знаем наши беды; мы слышим наши молитвы;
И мы видим наш социальный порядок,
В его ледяном эгоизме,
Как он смеется над нашей нищетой,
И как лавина, погребает нас,
Но стоит нам вскрикнуть, как нас называют сумасшедшими.
Но, Боже мой, человечество устало от страданий:
Где же искупитель,
Что возрождающим огнём
Растопит ледяные сердца
Братским теплом?»

Как поясняет Жак Рансьер, рабочие нуждаются в том, чтобы выбраться из инфернального цикла, где чередуется время работы и время отдыха - отдыха, который в конечном счете позволяет лишь восстановить силы для работы, а на горизонте уже виднеется новый унылый день рабочей эксплуатации. Жизнь рабочих лишается малейших проблесков радости. Магу, ткач, говорит об утрате солнечного света:

«От звезды, которая заставляет все перерождаться,
Я вынужден вновь отречься:
Никогда в моем грустном окне
Не появляются его прекрасные золотые лучи.

В этом глубоком и темном каземате,
В этом сыром и холодном склепе,
Я становлюсь безропотным и покорным, как тень,
Что не может покинуть свою могилу.»

Таким образом, день занят работой, это время заблокировано и лишено всяких проявлений силы и радости. Ночь отдана писательству, учебе. Это то время, которым можно завладеть, новое время, которое позволяет избежать эксплуатации работодателем, короче говоря, это время для самого себя.

Темы, затрагиваемые в поэзии рабочих, далеко не всегда связаны с политическими вопросами. Но сам факт обращения к литературному труду, вписания самого себя в новое время по своему выбору есть политический жест, жест бегства от принудительной и ограниченной временности. Конвергентная работа мысли применима к пространству, которое рабочие решили освоить, ворвавшись в литературное поле. Их там никто не ждал, но они сами себя туда позвали. Но если шляпники сочиняют хорошие стихи, что же делать профессиональным стихоплетам, не способным сделать даже плохой шляпы?

Морис Муасонье, под ред. Клод Виллар, «Рабочая Франция, От начал до 1920-х годов», том 1, Париж, Éditions sociales, 1993, стр. 95. Там же, стр. 111.
Согласно НИСЭИ «тонно-километр — это единица измерения, соответствующая перевозке одной тонны на расстояние в один километр». Например, перевозка 10 тонн на 100 километров с последующей перевозкой 10 тонн на 50 километров равняется 1500 тонно-километрам.
См. maitron.fr — Биографический словарь рабочего движения и социального движения.
Луи Фесто, «Железные дороги», цитируется Мишелем Рагоном, «История пролетарской литературы на французском языке, Париж», Éditions Albin Michel, 2012. стр. 86.
Луи Фесто, «Прогресс», Изд. П. Бодуэн, улица Бушери-Сен-Жермен, 38, 1844.
Морис Муасонье, там же, стр. 112.
Детский труд особенно ценился в текстильной промышленности. По закону от 22 марта 1841 года к работе на заводе допускаются люди с восьми лет. Для детей в возрасте от 8 до 12 лет рабочий день ограничен восемью часами, для детей от 12 до 16 лет - двенадцатью часами. Разрешение на ночные смены дается с 13 лет. Жак Рансьер,документальный сериал «Эпоха рабочих», доступен на
arte.tv: https://www.arte.tv/fr/videos/RC-019317/le-temps-des-ouvriers/
Эдмон Томас, «Голос снизу. Трудовая поэзия XIX века», Париж, сб. «Деяния и воспоминания народа», 1979, стр. 119.
Во вступлении к репринту издания «Цех: специальный орган рабочего класса (1840-1850)», EDHIS, Париж, доступен по адресу gallica.bnf.fr.
Цех, первый номер, вышедший в сентябре 1840 года.
Там же.
Там же.
Там же.
Эдмон Томас, «Голос снизу. Трудовая поэзия XIX века», Париж, сб. «Деяния и воспоминания народа», 1979.
Пьер Моро, «Носильщик на рынке Ле-Аль», цитируется Мишелем Рагоном, «История пролетарской литературы на французском языке», Париж, Éditions Albin Michel, 2012, стр. 73.
Бениньо Касерес, «Свежий взгляд на самоучек», Париж, Éditions du seuil, кол. «Люди и культура», 1960.
Мишель Рагон, «История пролетарской литературы на французском языке», Париж, Éditions Albin Michel, 2012.
Франсис Турт, «Работа и нищета», цит. Олинд Родригес, «Социальная поэзия рабочих», Париж, Paulin, 1841, стр. 324-325.
Мишель Рагон, «История пролетарской литературы на французском языке», Париж, Éditions Albin Michel, 2012, стр. 86.
Жером-Пьер Жиллан, цитируется Мишелем Рагоном, «История франкоязычной пролетарской литературы», Париж, Éditions Albin Michell, 2012, стр. 82.
Мишель Роли, «Лавина», цитируется Олинд Родригес, «Социальная поэзия рабочих», Париж, Paulin, 1841, стр. 170-171.
Жак Рансьер, «Ночь пролетариев. Архивы грез рабочего класса», Париж, Pluriel, 2012.
Магу, «Моему челноку», цитируется Мишелем Рагоном, «История пролетарской литературы на французском языке», Париж, Éditions Albin Michel, стр. 115.

SOMMAIRE DU NUMERO 11
--------------------

11 Номер. ЗАПИСКИ НА РУИНАХ БУДУЩЕГО
БУДУЩЕЕ рынка, политического искусства, научной фантастики, спектакляполитике
Переход от надуманного урбанизма к надуманной политике
НАУЧНАЯ ФАНТАСТИКА ПОСЛЕДНИЙ АВАТАР КРИЗИСНОЙ КОММУНИКАЦИИ
Мастерство рабочих
Как научная фантастика изображает город
Желанная научная фантастика
КИНЕМАТОГРАФ НА РУИНАХ БУДУЩЕГО...
Париж/Руан/Москва. Один проект, разделенный несущей горе войной
Привлекательность подъемных кранов. Когда город приходит в движение под нашими неподвижными самокатами
Российская научная фантастика. Поэты, предъявите ваши документы!
Военная экономика или неприкрытый принудительный труд
Новая глава в истории переселения народов